пятница, 22 января 2016 г.

Обдаваемые зноем сухие ветки

(Заметки об избыточности текста)
В Библии есть тексты, толкование которых неочевидно. Значения многих слов и грамматических конструкций являются предметом споров. Иногда ещё и рукописи содержат разные варианты. Но, если мы искренно желаем следовать Писанию, нам приходится выбирать для себя какие-то толкования, и нам нужна уверенность, что этот выбор обоснован. Аргументы типа «мне так больше нравится», или «в нашей церкви так принято», или «этот благословенный служитель сказал вот так», хотя и используются часто, всё же являются довольно шатким основанием для принятия некой идеи как Божьего руководства для нашей жизни. Конечно, всякий, кто интересовался принципами герменевтики, знает, на что стоит прежде всего обращать внимание. Как пишет Грант Осборн: «Я часто повторяю своим студентам: если кто-то уснул на лекции и не слышал вопроса, он, скорее всего, попадёт в точку, если ответит – “контекст”» (Осборн 2009: 32-33). Мы принимаем одно из толкований некого элемента текста как наиболее вероятное, если в состоянии показать, что оно лучше всего соотносится со смыслом всех остальных элементов, составляющих текст.
Анализ контекста часто происходит интуитивно, на глазок, без чёткого описания процесса. Тем не менее, он играет столь большую роль, что стоит внимательно рассмотреть, что именно имеется в виду, когда говорится, что значение соответствует контексту. Один из полезных способов осмыслить «работу» контекста – это рассматривать его через призму такого свойства коммуникации, которое называют «избыточностью». В нормальном тексте некоторая часть информации дублируется. Это и создаёт контексуальные связи. Обсуждение избыточности не привнесёт в герменевтику чего-то принципиально нового, но, возможно, поможет точнее понять некоторые явления, взглянув на привычные вещи под иным углом.

Как «работает» контекст

Сущность избыточности легко понять, рассматривая компоненты значения слов в связном тексте. Воспользуемся анализом, приведённым Ю.Д. Апресяном.
Рассмотрим, например, предложение Хороший кондитер не жарит хворост на газовой плите. <…> Оставляя в стороне многозначность слов хороший, не, на, выпишем в столбец значения всех других слов.
кондитер
жарить
хворост
газовый
плита
1
‘тот, кто изготовляет сласти'
2
‘торговец сластями’
3
‘владелец кондитерской’
1
‘изготовлять пищу нагреванием на/в масле’
2
‘обдавать зноем’
1
‘сухие отпавшие ветви’
2
‘печенье, изготовленное кипячением в масле
1
‘состоящий из газа’ (облако)
2
‘производящий газ’
3
‘работающий на энергии сжигаемого газа’
1
‘плоский кусок твердого материала’
2
‘нагревательное устройство для изготовления пищи’
Если модель не знает закона, по которому из значений слов строится значение предложения, ничто не помешает ей понять это высказывание, например, в следующем смысле: 'Хороший торговец сластями не обдает зноем сухие отпавшие ветви на плоском куске металла, производящем газ'. Это осмысление получается в результате такой комбинации значений: кондитер 2, жарить 2, хворост 1, газовый 2, плита 1; общее же число принципиально мыслимых комбинаций значений и, следовательно, принципиально возможных прочтений предложения в пределах заданной информации достигает 3 х 2 х 2 х 3 х 2 = 72. Из них лишь одно является оптимальным по своей информативности и естественности. Чтобы сформулировать закон, на основании которого носитель языка безошибочно выбирает именно его, присмотримся внимательнее к значениям слов, дающим оптимальное осмысление предложения. Это значения кондитер 1, жарить 1, хворост 2, газовый 3 и плита 2; характерным для них является наличие ряда общих семантических элементов, а именно элемента ‘изготовлять’ (‘тот, кто изготовляет’, ‘изготовлять пищу’, ‘изготовленное’, ‘для изготовления пищи’), элемента ‘нагревание’ (‘нагреванием на/в масле’, ‘изготовленное кипячением’, ‘энергия сжигаемого газа’, ‘нагревательное устройство’), элемента ‘пища’ (‘сласти’, ‘изготовлять пищу’, ‘кипячением в масле’). Выбор названных значений обеспечивает максимальную повторяемость семантических элементов в пределах предложения; легко убедиться, что при любом другом осмыслении предложения повторяемость семантических элементов будет менее высокой. Это и есть основной семантический закон, регулирующий правильное понимание текстов слушающим: выбирается такое осмысление данного предложения, при котором повторяемость семантических элементов достигает максимума. Этот закон представляет собой строгую формулировку старого принципа, в силу которого нужное значение многозначного слова «ясно из контекста» (Апресян 1995: 13-14).
Таким образом, анализируя непонятный элемент текста, мы должны выбирать такое из его возможных значений, которое максимально присутствует в окружающих элементах. Другими словами, мы должны искать значение, обладающее наибольшей предсказуемостью. Похожую мысль высказывает и Мартин Джоос в своей статье «Семантическая аксиома номер один». Обсуждая способ определения значений неизвестных слов (применяемый им при анализе древнегерманских текстов), он пишет:
…я подумал о правиле максимальной избыточности, «лучшее значение – это наименьшее значение», как практическом методе для толкователя и лексикографа определить, что, скорее всего, означает уникальное слово: он должен дать слову такое определение, чтобы оно вносило наименьший вклад в общий смысл того отрывка, в котором оно находится, а не определять его значение на основании некой предполагаемой этимологии или семантической истории (Joos 1972: 257).
…мы также можем сказать: сделайте его [искомое значение] максимально поддерживающим и поддерживаемым в его окружении. (Здесь я явно выразил взаимность, подразумеваемую избыточностью) (Там же: 263).
Такое понимание функционирования языка хорошо соответствует его природе как средства передачи информации. При передаче сигнала по каналам связи с наличием помех возможность выявить ошибки и восстановить исходный сигнал обеспечивается включением в сигнал дополнительных, «избыточных» данных. Аналогично этому в реальной речи высказывание содержит больше информации, чем минимально необходимо для передачи сообщения. При общении мы можем что-то не расслышать из-за шума или плохой дикции, чихнуть, на мгновение задуматься или отвлечься, но, как правило, не теряем нить разговора. Пропущенная информация восстанавливается «по контексту», как раз благодаря избыточности языка, когда наличие одних элементов подразумевает наличие других.
В современном русском языке избыточность оценивается на уровне 55% для научных и разговорных текстов и 48% для художественных текстов (Грудева 2010: 82). Так что даже существенные потери при передаче информации не делают понимание невозможным. Например, «еси дже роусит каду трть буву, релоене мжн поят» (здесь удалено около трети текста). Также избыточности способствуют общие знания говорящего и слушающих, например: «В полуденном небе сияет…» (легко продолжить – «солнце»).
Феномен избыточности знаком изучающим языки. Мы начинаем более-менее воспринимать речь раньше, чем узнаем все слова и конструкции. Наличие нескольких незнакомых или смутно вспоминаемых слов зачастую не мешает понять общую мысль. (С другой стороны, плохое знание закономерностей чужого языка иногда создаёт сложности там, где носитель языка за счёт избыточности легко восстанавливает искаженную информацию.) Мы сталкиваемся с избыточностью и в процессе освоения родного языка, особенно в детстве, накапливая информацию и, в конце концов, догадываясь о значении многих выражений. Неплохим примером служит и столкновение с родственными языками. Не зная многие слова в украинском языке, я вполне в состоянии улавливать смысл достаточно продолжительных высказываний.
Итак, при анализе малопонятного слова или конструкции можно задать себе вопрос: какое значение смотрелось бы здесь наиболее уместно? Это ожидаемое значение должно существенно пересекаться с подлинным значением рассматриваемого нами элемента текста. Так, если мы, например, не знаем, что такое «хворост», мы всё же в состоянии определить, что это некая жаренная сладость. С более широким контекстом точность описания могла бы быть выше.
Конечно, бывают случаи появления в текстах, казалось бы, неожиданных слов. Как отмечает Мозес Сильва, «принцип [максимальной избыточности] не должен абсолютизироваться… Это предостережение не означает, что контекст не даёт нам значения; скорее… мы не вполне осведомлены о контексте» (Silva 2010: 156). Особенно работая с текстами, которые изначально предназначались для других читателей, мы не всегда обладаем полнотой информации о том, что осталось за пределами доступного нам текста (но известно читателям из предыдущих бесед с автором, ситуации, истории и культуры). Тем не менее, идея максимальной избыточности, то есть максимальной повторяемости семантических (смысловых) элементов в тексте служит хорошим подспорьем при выборе толкований. Всякое принятие некого непредсказуемого значения должно вызывать закономерную настороженность.

Избыточность и толкование Библии

У нас не возникает больших проблем с применением «семантической аксиомы номер один», пока мы имеем дело с обычными текстами. Однако, когда приходится толковать Писание, наше здравомыслие легко улетучивается. Представление о Библии как о Слове Божьем порой побуждает искать в её словах какие-то дополнительные нюансы и уровни смысла. Здесь мы оказываемся перед выбором.
С одной стороны, можно допустить наличие некого дополнительного, второго, скрытого, глубинного, переносного, духовного, мистического смысла, появившегося свыше в богодухновенных библейских высказываниях. Такой смысл не подчиняется обычным законам коммуникации, поэтому не может быть выведен из самого текста с помощью обычных методов, включающих анализ истории, грамматики и, конечно же, контекста. Соответственно, мы не можем ожидать текстуальной избыточности, то есть предсказуемости элементов данного смысла. Так что уверенность в том или ином толковании должна основываться на чём-то внешнем по отношению к тексту: личные переживания, церковное учение, мнение «начальства» и т.д. Некоторые толкователи пошли по этому пути, правда, не всегда до конца отдавая себе отчёт в том, что именно является для них подлинным авторитетом (особенно в протестантских кругах, где на словах отвергают авторитет предания или иерархии).
С другой стороны, можно оставаться в рамках историко-грамматической экзегезы, которая основана на представлении о том, что Библия следует обычным законам человеческой коммуникации. Это подразумевает единозначность текста. Здесь богодухновенность понимается не как источник дополнительных значений, но как гарантия того, что библейские авторы ясно понимали Божьи истины и смогли адекватно их выразить. Поэтому, используя обычные методы работы с текстом, можно понять авторский замысел, который и является смыслом Слова Божьего. Помимо всего прочего, такой подход предполагает, что мы должны относиться к библейскому тексту как к обладающему свойством избыточности. Таким образом, нам следует ожидать, что библейские слова и конструкции употребляются в «ожидаемом» значении, то есть из всех возможных значений выбирается то, которое во многом уже представлено или подразумевается в окружающем контексте. Контекст сужает и уточняет значение.
Следует пояснить, что это не отказ от глубины или значимости Слова Божьего, но попытка очистить Слово от наслоения произвольно приписываемых ему идей. Подлинная глубина – это глубина естественного смысла самого текста, а не смысла, извлечённого неестественными методами. Здесь может помочь крайний пример ложно «глубокого» значения. Вот свежее рассуждение с сайта Рика Реннера (там сотни подобных пассажей, представленных в серии заметок «драгоценные истины из греческого языка»):
…Писание говорит: «Не будем оставлять собрания своего, как есть у некоторых обычай…» (Евреям 10:25). Греческое слово egkatakeipontes [sic!] – «оставлять», состоит из трёх слов eg (от греческого ek), что значит из; kataвниз; leipoпозади. Все эти три слова вместе означают из, вниз, позади и описывают человека, который находится в подавленном состоянии, глубоком отчаянии, депрессии. Возможно, он пребывает в таком состоянии потому, что ему кажется, будто все успешны в жизни, а он нет. Или он просто устал от постоянной борьбы. Какова бы ни была причина, человек считает себя покинутым, оставленным, испытывает глубокое уныние и полагает, что безнадёжно отстал от всех. <…> Послание к Евреям 10:25 можно перевести так: «Когда вы подавлены, когда унываете, считаете себя полным неудачником, тогда не отгораживайтесь от других верующих, как некоторые имеют привычку…» (Реннер 2016).
Конечно, здесь бросается в глаза белее чем странное выведение значения слова из его составляющих. Подразумевается ли при употреблении слова ἐγκαταλείπω, что оставляющий всегда чувствует себя «в подавленном состоянии, глубоком отчаянии, депрессии»? Например, означают ли слова Иисуса на кресте (Мф. 27:47) нечто вроде: «Для чего Ты, впав в депрессию, от меня отгородился (ἐγκατέλιπες)»? Сомнительно. Более того, если обратить внимание на непосредственный контекст Евр. 10:25, то и там, что важно, нет идеи депрессии: «Будем внимательны друг ко другу, поощряя к любви и добрым делам, не делая-что-то в отношении собрания своего, как есть у некоторых обычай, но увещевая…» В тексте настойчиво повторяется идея взаимодействия («быть внимательным», «друг друга», «поощрение», «увещевать», «собрание»). На этом фоне не делание-чего-то предполагает прекращение взаимодействия. Не знай мы слова ἐγκαταλείπω, мы могли бы предположить значения «покидать», «оставлять», «сторониться», «пренебрегать», «игнорировать» или т.п. Смысл, подразумеваемый за счёт избыточности текста, совсем недалёк от обычного значения ἐγκαταλείπω – «разрывать связь с кем-либо или с чем-либо, оставлять, покидать, бросать» (BDAG: 273). (См. также мою заметку «Зачем верующему ходить в церковь?»)
Конечно, в приведённом примере ошибка очевидна за счёт неуместного использования этимологии (происхождения слова). Впрочем, не столь явные этимологические заблуждения не так уж и редки. Можно, например, вспомнить часто повторяемое определение слова «церковь» (ἐκκλησία) как «вызванные» (от ἐκ – «из» и *κλη – «звать»), после чего обычно следуют обсуждения этого «вызывания» без должного основания в Писании. Или описание слова «служитель» (ὑπηρέτης) как «гребец нижнего ряда на триреме» (от ὑπό – «под» и ἐρέτης – «гребец») и, переносно, «низший слуга» (см. критику в Карсон 2012: 27-28), после чего, например, в 1 Кор. 4:1 вчитываются дополнительные идеи.
Итак, каждый раз, встретив в комментарии, проповеди или книге по богословию обсуждение происхождения слова, стоит насторожиться и вспоминать совет Джооса искать не этимологическое значение, а «наименьшее значение» для каждого контекста.
Иногда пренебрежение связью значения слова и контекста маскируется более изощрёнными толковательными рассуждениями. Видимо, одна из самых распространённых проблем, это то, для чего Джеймс Барр ввёл термин «неправомерный перенос всего значения», когда «значение слова (понимаемое как общий набор связей, в которых оно употребляется в литературе) вчитывается в конкретный случай употребления слова в качестве его смысла и подразумеваемых оттенков значения» (Barr 1961: 218). Юджин Найда так описывает ту же проблему:
Слова не несут с собой все значения, которые они могли бы иметь в сочетании с другими наборами связанных с ними слов. Однако, к сожалению, это как раз то, что подразумевают некоторые исследователи Библии своим анализом их значения. Например, кое-кто предпочитает думать, что каждый раз, когда встречается корень dik-, в таких формах как dikaios, dikaioō и dikaiosynē [праведный, оправдывать, праведность], подразумеваются тем или иным образом все производные значения. Это всё равно, что заявить, то, по сути, нет никаких различий в употреблении слов Матфеем и Павлом, или что, не смотря на различия, все связанные с этими словами значения всё же могут быть обнаружены в каждом случае употребления слова (Nida 1972: 86).
Иными словами, на практике есть риск перенести то значение, которым слово приобретает в одном контексте в другой контекст его употребления. Например, слова ἀγάπη/ἀγαπάω («любовь/любить») в некоторых случаях используется для описания Божьей любви к миру, проявленной в жертве Христа. Из этого часто делают вывод, что данный термин описывает особую, жертвенную любовь. Такое значение начинают предполагать в каждом случае употребления этого слова. Однако важно понимать, что жертвенность – идея, связанная с контекстом, не с самим словом. Мы не можем приписывать этот оттенок слову в тех контекстах, где он не подразумевается другими элементами текста. (К тому же и такие тексты, как «люди более возлюбили тьму» [Ин. 3:19] или история Амнона и Фамари [2 Цар. 13], где в греческом переводе употреблено слово ἀγαπάω, явно не сочетаются с идеей жертвенной любви.)
Аналогичным образом, частое употребление слова προσκυνέω («поклоняться») при описании поклонения Богу вовсе не означает, что волхвы сознавали божественность Младенца, когда поклонились Ему (Мф. 2:11) (см. критику в Silva 2010: 206). Связь «бании водной» со «словом» в Еф. 5:26 не означает, что рождение «от воды» в Ин. 3:5 – это рождение от слова, как часто толкуется в наших кругах. Использование термина ἐκκλησία (часто переводится как «церковь») в греческом переводе Ветхого Завета и в цитатах из Ветхого Завета не предполагает, что это та же самая Церковь (тело Христово), о которой говорит Новый Завет (но такой подход отстаивается в Грудем 2004: 963-965).
Примеры можно множить. Они порождаются и любовью к перекрестным ссылкам при церковном изучении Библии, и любовью к «прочтению Библии как целого» в некоторых разновидностях библейского богословия. В любом случае, при таком подходе к определению значения теряется надлежащий баланс между словом и контекстом. На отдельные слова возлагается слишком большой груз. Но в реальности язык работает по-другому, они избыточен и сужает значение слова до контекстуально уместного. К сожалению, многие толкователи, особенно начинающие работать с греческим текстом Писания, зачастую не воспринимают библейский язык как нормальный язык. Так что Дональд Карсон справедливо советует:
Пожалуй, основная причина, которой можно объяснить обилие экзегетических ошибок именно в области лексического толкования слов, связана с невысоким уровнем знания древнегреческого языка. Этот уровень позволяет проповедникам и преподавателям Библии пользоваться симфониями и, пожалуй, все. При этом у них нет чувства языка. В результате они поддаются искушению поделиться результатами своего личного изучения греческого текста и преподносят своей аудитории поток лексикологической информации, не откорректированной контекстом. Выход из ситуации — продолжать учить древнегреческий язык и освоить хотя бы азы лингвистики (Карсон 2012: 66).
Итак, всякий раз, встретив в комментарии, проповеди или книге ссылку (или набор ссылок) на употребление некого слова в другом тексте и попытку перенести особенности значения слова из одного контекста в другой, опять-таки, стоит насторожиться. Вопрос в том, насколько ожидаемы эти особенности в текущем контексте. Получается ли в результате общее значение текста таким, что слушатель мог бы его более-менее понять, услышав всё остальное, но, грубо говоря, чихнув при произнесении данного конкретного слова. Если такой мысленный эксперимент даёт отрицательный результат, следует хорошо подумать, а не привносится ли при толковании в текст что-то, не подразумевавшееся автором?
Особенно данному риску подвержены проповедники. Интересную речь легко построить вокруг какого-нибудь необычного термина. Поэтому, выкопав экзотическое значение из параллельного текста, из греческого словаря, из комментария, из чужой проповеди, из этимологии самого слова, зачастую проповедник рад, что может произвести впечатление. К сожалению, при этом он легко может обмануть сначала себя, затем своих слушателей. Вместо этого по совету Джооса стоило бы сделать рассматриваемое слово «максимально поддерживающим и поддерживаемым в его окружении». Хорошая проповедь строится на разъяснении не слов, но текста в совокупности.

Избыточность и текст Библии

Ещё одна из сфер библейских исследований, где взгляд сквозь призму избыточности текста помогает лучше описать некоторые нюансы – это текстология. Мы не имеем оригиналов, написанных непосредственно библейскими авторами. Текст Писания дошёл до нас в виде многочисленных рукописей, переписчики которых время от времени, случайно или преднамеренно, искажали текст. Иногда это используется как аргумент против безошибочности или даже против богодухновенности Писания. Типичный пример – рассуждения Барта Эрмана:
…я стал воспринимать Новый Завет как сугубо человеческую книгу. Я понял, что Новый Завет в известной нам ныне форме – плод человеческих трудов, изделие рук переписчиков. Затем до меня постепенно дошло, что не только переписанный, но и оригинальный текст представляет собой человеческую книгу. … я осознал: даже если слова оригинала и вправду богодухновенны, мы не располагаем ими. Значит, учение о богодухновенности в некотором смысле неприменимо к Библии в ее нынешнем виде – ведь слова, якобы ниспосланные Богом, были изменены, а иногда и утрачены совсем. …если бы Он действительно хотел, чтобы люди узнали подлинные слова Библии, наверняка Он чудесным образом сохранил бы эти слова – точно так же, как чудом ниспослал их с самого начала. Но поскольку Он не сохранил эти слова, остается сделать вывод, что Он не удосужился даже ниспослать их, сделать богодухновенными (Эрман 2009: 288-289).
Здесь неявно предполагается, что искажение сообщения в процессе передачи делает получение правильного сообщения невозможным. Это было бы справедливо, если бы Писание было неким шифром. Но оно написано на человеческом языке и обладает избыточностью. В данном случае избыточность даже двойная. Во-первых, она обеспечивается повторением текста в разных манускриптах, у которых была разная история создания, и потому разные искажения. Сравнивая манускрипты между собой, зачастую, нетрудно понять, какие варианты ошибочны (учитывается качество рукописей, древность, географическая распространённость, особенности действий переписчиков и т.п.). Во-вторых, избыточность обеспечивается внутри самого текста языковыми средствами. Ошибочный вариант, как правило, не является «максимально поддерживающим и поддерживаемым в его окружении». Совместный анализ всех свидетельств обычно приводит к довольно уверенному определению первоначального текста. Эрман, будучи некогда текстологом, пожалуй, немного лукавит, приводя «ужасные» примеры разночтений в своей книги, так как большая часть этих разночтений вполне может быть проанализирована и спокойно оценена.
Конечно, остаются некоторые случаи, где текстологам трудно принять окончательное решение (например, в 2 Пет. 3:10 «земля и все дела на ней» то ли «сгорят», то ли «обнаружатся», то ли «не будут найдены» – возможно, самый спорный случай в Новом Завете; см. обсуждение в Metzger 1994: 636-637). Тем не менее, общий смысл обладающего избыточностью текста не может быть разрушен из-за неточности некой его детали (или, скорее, неуверенности по поводу этой детали). Такая проблема возникает, только если мы строим какие-то умозаключения лишь на одном слове или фразе, игнорируя факт «избыточного» повторения информации. При разумном подходе к языку и к текстологии, мы можем не слишком бояться текстологических проблем.
Почему Бог не хранит чудесным образом явный, стандартный, неизменный текст? В качестве одного из ответов можно допустить, что текст, предоставляемый нам неестественным (хотя и сверхъестественным) способом, скорее всего, порождал бы и неестественный подход к толкованию. Было бы ещё бόльшее искушение независимо рассматривать каждое отдельное слово (а то и букву), ведь даже сейчас постоянно применяются методы, игнорирующие контекст. Поиски глубинных, духовных, мистических и тайных значений стали бы ещё активнее. В некотором смысле, непростая текстуальная история обладает герменевтической значимостью. Но она не повод отказаться от богодухновенности, как сделал Эрман, но повод использовать естественный, то есть историко-грамматический подход к Писанию, при должном употреблении которого избыточность текста позволяет компенсировать недостаток наших текстуальных и прочих знаний.

* * *

Говорить об избыточности текста – то же самое, что и говорить о необходимости учитывать контекст. Всё написанное можно было бы пересказать и без использования данного термина (в каком-то смысле, термин «избыточность» избыточен даже в рассказе об избыточности). К тому же, он немного «подозрительный», вызывающий ненужные ассоциации с чем-то лишним. Но наша цель в том, чтобы ещё раз, пусть с использованием такой специфичной терминологии, акцентировать внимание на том, как работает язык, чтобы напомнить об опасности недооценки контекста, проявляющейся в некоторых типичных ошибках. Так и Дональд Карсон, подводя итог своему пространному и гораздо более подробном перечню лексических ошибок, заявляет: «Суть всего – работа с контекстом» (Карсон 2012: 66).
Итак, помня об избыточности или контексте, ищите «наименьшее значение» (то есть предсказуемое, максимально представленное окружающим текстом). Ищите такое значение, которое является «максимально поддерживающим и поддерживаемым в его окружении». Тогда даже некоторый недостаток сведений в сфере лексики, грамматики или текстологии не лишит вас возможности с высокой степенью уверенности принимать ваше толкование Писания. В противном же случае толкование окажется чем-то типа «обдаваемых зноем сухих отпавших ветвей на плоском куске металла, производящем газ».

Цитируемая литература

Апресян 1995 – Апресян, Ю. Д. Избранные труды, том I. Лексическая семантика. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995.
Грудева 2010 – Грудева, Е. В. “Избыточность языка и избыточность текста: некоторые размышления.” Труды ИЛИ РАН. Том VI, выпуск 2 (2010): 73–89.
Грудем 2004 – Грудем, Уэйн. Систематическое богословие. СПб.: Мирт, 2004.
Карсон 2012 – Карсон, Дональд А. Экзегетические ошибки: Как избежать глупых ошибок при изучении Библии. Минск: Евангелие и Реформация, 2012.
Осборн 2009 – Осборн, Грант Р. Герменевтическая спираль: Общее введение в библейское толкование. Одесса: Библейская кафедра, 2009.
Реннер 2016 – Реннер, Рик. “Что делать, если на душе тоскливо?” Служение Рика Реннера, 13 января 2016. Доступ 13 января 2016. http://rickrenner.ru/sparkling-gems/chto-delat-esli-na-dushe-tosklivo/.
Эрман 2009 – Эрман, Барт. Искаженные слова Иисуса. М.: Эксмо, 2009.
Barr 1961 – Barr, James. The Semantics of Biblical Language. Oxford University Press, 1961.
BDAG – Bauer, Walter, and Frederick W Danker. A Greek-English Lexicon of the New Testament and Other Early Christian Literature. Chicago: University of Chicago Press, 2000.
Joos 1972 – Joos, Martin. “Semantic Axiom Number One.” Language 48, no. 2 (June 1972): 257–265.
Metzger 1994 – Metzger, Bruce M. A Textual Commentary on the Greek New Testament. Second Edition. New York: United Bible Societies, 1994.
Nida 1972 – Nida, Eugene A. “Implications of Contemporary Linguistics for Biblical Scholarship.” Journal of Biblical Literature 91, no. 1 (March 1972): 73–89.
Silva 2010 – Silva, Moisés. Biblical Words and Their Meaning: An Introduction to Lexical Semantics. Rev. Exp. edition. Zondervan, 2010.

Комментариев нет:

Отправить комментарий