Почему протестантизм не следует практике древней Церкви

Данная заметка отчасти является ответом (не последним) на вопросы, задаваемые в связи с предыдущим обсуждением предания.

Один из основных лозунгов протестантской Реформации – Sola Scriptura (лат.: «Только Писание»), то есть Библия рассматривается протестантизмом как единственный и достаточный авторитет во всех вопросах духовной жизни. В отношении данного принципа (как и в отношении любого принципа или закона) следует задать вопрос о границах его применимости. Эта необходимость становится очевидной при анализе жизни и учения древней Церкви. Прежде всего, Церковь возникла до появления Нового Завета, и к тому же Церковь постепенно (в течение примерно трёх веков) определяла, какие из множества существующих книг считать каноническими. Очевидно, в таких условиях принцип Sola Scriptura напрямую не мог действовать. Более того, если мы рассмотрим, например, арианский спор IV века, то обнаружим, что сторонники ортодоксальных взглядов, во-первых, далеко не протестантскими методами толковали Писание (в частности, любили ссылаться на Прит. 8 в контексте спора о Сыне), во-вторых, пользовались не только Писанием (например, Афанасий Великий в качестве аргумента ссылался на церковную практику поклонения Христу). Тем не менее, протестанты признают все тринитарные и христологические догматы, сформулированные в древности.

Итак, как с точки зрения современного протестантского отношения к Библии можно объяснить жизнь и развитие древней Церкви?

Прежде всего, необходимо задаться вопросом об универсальном (то есть независящим от времени) основании церковной жизни. Думаю, в качестве предварительной формулировки можно предложить принцип «Только Слово Божье» (Solum Dei Verbum). Обращение человека к вере происходило благодаря тому, что он слышал проповедь Слова Божьего, и его последующая церковная жизнь регулировалась Словом Божьим. Это слово приходило в христианскую жизнь благодаря уже имевшимся Писаниям (напр., 1 Тим. 3:16-17), благодаря проповеди наученных Богом апостолов (напр., Деян. 6:2) и тех, кто научились от них (напр. Евр. 2:3), и благодаря деятельности Божьих пророков (напр. 1 Кор. 14:3). Независимо от формы – письменно или устно – Слово передавалось Церкви, хранилось ею и определяло её жизнь (напр., 2 Фес. 2:15). (Более того, онтологически Церковь живёт только Христом, который есть воплощённое Слово Божье.)

Размышляя о передаче Слова, мы сталкиваемся с важной концепцией «предания» (παράδοσις, «нечто переданное»; глагол παραδίδωμι, «передавать») – см. 1 Кор. 11:2; 2 Фес. 2:15; 3:6; 1 Тим. 6:20. Несмотря на мнение отдельных протестантов, что предание всегда подразумевает человеческие выдумки (как в Мк. 7:8), предание является вполне библейской концепцией, и важной составляющей жизни апостольской церкви. Вопрос в источнике того или иного предания. Поэтому наше первоначальное определение основания церковной жизни можно расширить: это Слово Божье воспринимаемое в форме апостольско-пророческого предания. Первоначально апостолы просто лично учат и обустраивают Церковь (напр., Деян. 2:42), но с ростом Церкви всеобщее личное наставление со стороны апостолов становилось всё более сложной задачей, так что в качестве замены апостольского присутствия начинает создаваться Новый Завет. (Даже те книги, что написаны не лично апостолами, всё же выходят из апостольской среды.) Итак, древней Церкви сосуществуют разные формы апостольского предания: учение, практика, Писание.

Благодаря передачи от верующего к верующему Церковь может жить, когда ещё не сформирован библейский канон, она может распознавать канонические книги по соответствию своему «правилу веры», она может видеть чуждость арианской ереси своему опыту, хотя ещё только ищет способы правильно выразить и отстоять свою позицию. Иногда предпринимаемые протестантами попытки проигнорировать роль устного аспекта апостольского предания приводят к сложностям при рассмотрении данных этих явлений.

До сего момента все рассуждения могли показаться обоснованием скорее православно-католической, а не протестантской догматики. (Хотя, конечно, в православном богословии Предание – гораздо более сложная концепция, которую не нужно путать с преданиями.) Пора сделать шаг, который проводит значительное разграничение. А именно, признать завершённость апостольско-пророческого предания. (В православном богословии тоже можно говорить о завершённости, но в ином смысле; см. ниже.)

В Еф. 2:19-21 имеется яркий образ Церкви как строящегося храма: «Итак вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу, быв утверждены на основании Апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе». Примечательно, что Апостол Павел называет здесь Апостолов и пророков «основанием». (Кстати, апостолы и пророки описаны как тесно связанная группа: τῶν ἀποστόλων καὶ προφητῶν – один артикль на два субстантива.) В свете наших рассуждений о важности апостольско-пророческого предания такая роль неудивительна. Они являются основанием не как просто люди, но как носители формирующего Церковь откровения. Кстати, возможно, в этом же смысле стоит толковать Мф. 16:18 – Пётр, как апостол и тот, кому Отец открыл истину, является камнем, на котором строится Церковь. (Этот текст вызывает многочисленные споры; неплохой обзор полемики приведен, например, у Б. Барнетта (B. Burnette) [на английском языке].)

Второй примечательный аспект Церкви как храма связан с качественным различием между Апостолами и пророками («основание») и другими христианами («камни»). И, наконец, обычная практика строительства зданий предполагает, что фундамент закладывается в самом начале, а уж затем ещё долгое время происходит укладывание камней.

Апостолы и пророки передали Божье Слово. Их труд завершён, их предание сформировано, и появилось два «результата» этого предания – организованные церкви и Писание. Мы можем только осмысливать и использовать то, что нам досталось. Всякое обоснованное добавление к основанию церковной жизни возможно было бы только Словом Божьим, и если кто-либо сегодня был бы способен передавать такое Слово, то потерялось бы различие между апостолами и пророками и другими христианами. (Конечно, что в неопятидесятнических движениях полно «апостолов» и «пророков», но здесь идёт речь о традиционном протестантизме.)

Из такого понимания апостольского предания естественным образом следует протестантское согласие с последующим осмыслением имеющегося наследия (в частности, с оросами первых Вселенских соборов) или протестантское принятие традиционного библейского канона. (Хотя в истории протестантизма бывало всякое.) Отсюда же проистекает и протестантское несогласие со всем тем, что является выходом за пределы первоначального основания. Примером может послужить иконопочетание – икона была неизвестна древней Церкви, она сформировалась значительно позже (более-менее к V веку), а затем стала новым и к тому же обязательным критерием ортодоксальности (см. решения 8-го Вселенского собора; стоит также отметить, что протестанты признают халкидонскую христологию, но не считают необходимым выражать её с помощью икон.). Верующим людям вообще свойственно прикладывать свои творческие силы к религиозной сфере (что, само по себе, не плохо). Проблемы возникают, когда результатам этой деятельности приписывают авторитет, сравнимый с авторитетностью Божьего Слова.

В свете всего вышесказанного можно теперь вернуться к обсуждению принципа Sola Scriptura и постараться понять, куда при этом «исчезает» церковный аспект предания. Выше уже отмечалось, что Писание, по сути, заменяло собой личное присутствие Апостолов. Будучи материально зафиксированным, оно могло легко и без искажений распространяться и передаваться. Устно передаваемое предание в большей мере допускало трансформацию. Поэтому, по мере удаления от апостольских времён, значимость Писания возрастает (что, отчасти выразилось в необходимости чёткой фиксации канона). К тому же значительные трудности с адекватной передачей предания возникают при радикальном изменении среды, в которой оно распространяется. Если первые три века и общественное устройство, и особенности церковной жизни не претерпевали принципиальных изменений, то христианизация Римской империи в IV веке (и зачастую формальный приход в церковь огромного числа язычников), падение Западной Римской империи в V веке, изменение общественных отношений (вступление в эпоху средневековья) – всё это оказывает влияние на церковное предание. Происходит значительное усложнение церковной жизни. Не удивительно, что именно в это время также возрастает интерес и к методологии толкования Писания (появляются герменевтические труды Тихония Африканского и Августина Блаженного, развиваются экзегетические методы в рамках Антиохийской школы и т.п.) – без должной аккуратности возрастает вероятность ошибочных заключений.

Впрочем, протестантский шаг к Sola Scriptura делается не тогда, а при ещё одной трансформации общества, связанной с эпохой Возрождения. По сути, это осознание того, что подлинное основание церковной жизни, Божье Слово, в изменяющемся мире (к тому же полном человеческих грехов) предстаёт современным людям достоверно и неизменно лишь только в виде текста Священного Писания.

Исторические церкви настаивают, что, благодаря присутствию Христа и Духа Святого, в сфере церковных преданий происходит неизменное сохранение изначально преданной Церкви истины (ср. Иуд. 3). Мы уже отмечали, что, например, в случае иконопочетания у протестантов возникают определённые сомнения в подобной неизменности. Примечательно и следующее наблюдение А. Шмемана: «Всякая перемена ситуации, то есть сама история, вызывала и вызывает у православных рефлексию предельно негативную, состоящую, в сущности, в отрицании перемены, в сведении ее ко "злу", искушению, демоническому натиску. Но это совсем не верность вере или, скажем, догматам, неизменным во всех изменениях. Догматами, "содержанием" веры православный мир перестал жить и интересоваться давно... Исторически центральной и определяющей в Православии всегда была категория не православия по существу, то есть Истины, а именно "православного мира", неизменного потому, что он православный, православного потому, что он неизменный. Поскольку же мир этот неизбежно и даже радикально менялся, то первым симптомом кризиса нужно признать глубокую шизофрению, постепенно вошедшую в православную психику: жизнь в нереальном, несуществующем мире, утвердившемся как реальный и существующий». (Стоит отметить, что А. Шмеман всё же являлся православным священником, критически, хотя и не воинственно, относившимся к протестантизму.)

Итак, мы видим, что Solum Dei Verbum древней Церкви, завершённость и уникальность апостольского служения, трансформации общественного и церковного устройства и важность правильного использования человеческого творчества довольно естественно приводят к богословской необходимости Sola Scriptura в настоящее время, несмотря на некоторую новизну (с исторической точки зрения) такого подхода. При этом наследие прошлого проявляется в том, что у протестантов имеется готовый канон Священного Писания, а также в том, что всякое серьёзное изложение систематического богословия неизменно будет включать в себя богословие историческое, помогающее понять истоки, основания и изначальный смысл формулировок общехристианских догматов (Хотя, конечно, обоснование догматов в современных учебниках не всегда будет таким, как у Отцов, но будет строится на историко-грамматическом анализе Писания.)

Итак, мы видим, что в протестантском богословии, как ни странно, есть место преданию, но преданию исключительно апостольскому по происхождению. Однако нет места преданию, проистекающему из иных, поздних источников. Конечно, у других конфессий есть некоторые аргументы в пользу значимости поздних преданий, либо существенно расширенно представление о содержимом апостольского предания. Однако наше обсуждение в основном было посвящено не полемике, а просто внутренней логике протестантского богословия (хотя, конечно, не все протестанты именно так представляют себе эту логику).